И вздох он пеплу посвятил;
   И долго сердцу грустно было.
   "Рооr Yorick! {16} - молвил он уныло. -
   Он на руках меня держал.
   Как часто в детстве я играл
   Его Очаковской медалью!
   Он Ольгу прочил за меня,
   Он говорил: дождусь ли дня?.."
   И, полный искренней печалью,
   Владимир тут же начертал
   Ему надгробный мадригал.

      XXXVIII

   И там же надписью печальной
   Отца и матери, в слезах,
   Почтил он прах патриархальный...
   Увы! на жизненных браздах
   Мгновенной жатвой поколенья,
   По тайной воле провиденья,
   Восходят, зреют и падут;
   Другие им вослед идут...
   Так наше ветреное племя
   Растет, волнуется, кипит
   И к гробу прадедов теснит.
   Придет, придет и наше время,
   И наши внуки в добрый час
   Из мира вытеснят и нас!

      XXXIX

   Покамест упивайтесь ею,
   Сей легкой жизнию, друзья!
   Ее ничтожность разумею
   И мало к ней привязан я;
   Для призраков закрыл я вежды;
   Но отдаленные надежды
   Тревожат сердце иногда:
   Без неприметного следа
   Мне было б грустно мир оставить.
   Живу, пишу не для похвал;
   Но я бы, кажется, желал
   Печальный жребий свой прославить,
   Чтоб обо мне, как верный друг,
   Напомнил хоть единый звук.

      XL

   И чье-нибудь он сердце тронет;
   И, сохраненная судьбой,
   Быть может, в Лете не потонет
   Строфа, слагаемая мной;
   Быть может (лестная надежда!),
   Укажет будущий невежда
   На мой прославленный портрет
   И молвит: то-то был поэт!
   Прими ж мои благодаренья,
   Поклонник мирных аонид,
   О ты, чья память сохранит
   Мои летучие творенья,
   Чья благосклонная рука